Искусство обольщения - Кэтрин О`Нил

– Это те туфли, что ваша сестра оставила на мосту перед тем, как прыгнула… – Фальконе поспешил исправиться. – Перед тем, как она шагнула в вечность. Мне эта мысль пришла в голову в последний момент. Мне эти вещи показались на удивление трогательными. Каким-то мистическим образом они дают нам представление о ней – о ее фанатичной преданности искусству, о ее бедности и в конечном итоге о ее отчаянии и трагической смерти.

Мэйсон уныло созерцала свои грязные туфли. Кожа износилась и местами порвалась, мыски стерлись – сказались многочисленные походы на этюды в долину реки Уазы. Она едва сдерживала смех. Так бы и прыснула в кулак. Все это было невероятно забавно. У нее была еще одна пара обуви поприличнее и поновее, но она не стала надевать те туфли для прогулки под дождем.

«Хотела бы я посмотреть на эту лживую рожу, когда бы он узнал, что я вовсе не сестра Эми, только что прибывшая из Америки, а сама бедняжка усопшая».

Фальконе сделал выразительную паузу перед тем, как заговорил вновь:

– Не могу выразить, как я ценю честь представлять почтенной публике художницу, столь передовую и столь гениальную, как Мэйсон Колдуэлл.

Лизетта, лицемерно закатив глаза, подбоченилась, выставив вперед крутое бедро, и заговорила впервые с тех пор, как Фальконе взял их под свое крыло.

– Вы называете ее гениальной? Неужели это та самая гениальная художница, стиль которой вы сочли не имеющим право на существование? Тогда, когда вы велели ей убрать свои эскизы с глаз долой.

Владелец галереи немедленно изобразил возмущение:

– Ничего подобного я не говорил! Если кто-то из моих сотрудников позволил себе подобную клевету, я немедленно его уволю! – Фальконе обернулся к Мэйсон и прижал обе руки к сердцу: – Могу вам сказать, мадемуазель Эми, что при всей своей ограниченности я сразу распознал в вашей сестре монументальный талант.

Лизетта, которая в этой жизни никого и ничего не боялась, лишь звонко присвистнула и протянула:

– О-ля-ля!

– Но давайте же поспешим, каждый здесь жаждет выразить вам свое почтение.

Фальконе зашагал вперед, напыщенный и самодовольный. Лизетта задержала Мэйсон, положив ей руку на рукав, дожидаясь, пока Фальконе не скроется из виду, и тихо прошептала ей на ухо:

– Помни, ты в первый раз во Франции. И не знаешь ни слова по-французски.

Когда девушки поравнялись с Фальконе, он сказал:

– Я понимаю, мадемуазель Эми, что вы еще не вполне оправились от горя, но несколько господ, представляющих местную прессу, хотели бы поговорить с вами о нашей незабвенной Мэйсон. Куй железо, пока горячо, как говорится. Вы ведь понимаете, к чему я клоню? Так что, если вы не возражаете, я вас провожу к ним.

Фальконе не потрудился даже оглянуться, чтобы проверить, идет ли за ним Мэйсон. Не помышляя о возражениях с ее стороны, он направился прямиком в центральный салон, где уже ждали с ручками и блокнотами господа из журналистской братии. Они были готовы записать каждое ее слово. Однако в стремительном течении событий у Мэйсон не нашлось времени, чтобы сочинить хоть сколько-нибудь убедительную историю.

«Не поскользнись. Не дай им догадаться, кто ты на самом деле».

Мэйсон приложила к глазам кружевной платок, якобы смахивая набежавшую слезу.

– Да, для меня все это стало настоящим испытанием, – с искренними нотками скорби произнесла она. – Но если эта речь поможет внести лепту в наследие бедняжки Мэйсон, конечно, я скажу прессе все, что могу.

Мэйсон говорила по-английски, а Лизетта переводила на французский для тех журналистов, кто не понимал английского языка.

Фальконе деликатно покашлял, прочищая горло.

– Господа журналисты, позвольте представить мадемуазель Эми Колдуэлл, сестру нашей безвременно ушедшей художницы. И заодно хочу представить вам мадемуазель Лизетту Ладо, артистку цирка Фернандо и кабаре «Фоли-Бержер». Она была, как вам известно, близкой подругой художницы и ее главной моделью.

Худой мужчина с козлиной бородкой открыл пресс-конференцию:

– Мадемуазель Колдуэлл, меня зовут Этьен Дебро, и я представляю «Ля голуаз». Могу я спросить вас, почему, по вашему мнению, работы вашей сестры оказались столь недооцененными при ее краткой жизни?

Мэйсон обдумала вопрос, затем медленно заговорила:

– Я мало знаю об искусстве, но я думаю, что ее творения могли представлять угрозу для людей, которые всегда хотят, чтобы все оставалось по-старому.

– Почему, по вашему мнению, к ее работам возник столь большой интерес именно сейчас?

– Простите, но я не могу ответить на этот вопрос. Может, просто пришло ее время.

Пока Лизетта переводила, у Мэйсон появилась возможность оглядеться. На некотором отдалении от репортеров у стены стоял мужчина и пристально на нее смотрел. Вначале он привлек ее взгляд своими размерами. Он возвышался над толпой на целую голову, и широкий разворот плеч, и крупные руки составляли впечатляющий контраст со свободной грацией, с которой сидел на нем дорогой, явно сшитый на заказ у хорошего портного костюм. Очевидно, он презирал вошедшие в моду бородки – лицо у него было чисто выбрито, что лишь подчеркивало правильность черт. Он был самым интересным мужчиной из всех виденных ею в жизни, но не одни лишь внешние черты – темные волосы, крупный лоб, густые брови над пронзительными темными глазами, вертикальные складки по обеим сторонам рта – делали его таким выразительным. Он был красив. Безусловно, красив. Он излучал силу и энергию. И эти токи, бегущие от него к Мэйсон, вызывали в ней возбуждение, жажду приключений, азарт. Она ощущала этот ток на физическом уровне. Как удар, что едва не сбил ее с ног. Мощный выброс энергии. Энергии весьма определенной природы. Неукротимой, необузданной. Бесстыдно сексуальной.

На какой-то момент Мэйсон выпала из реальности, упустив нить того, о чем говорила Лизетта. Почему мужчина так на нее смотрит? Она никогда не видела его прежде, а он рассматривает ее с обескураживающей откровенностью. Под его взглядом она чувствовала себя совершенно голой и едва удерживалась от желания закрыть тело руками. Возможно ли, что он узнал ее? Нет, она приложила немало усилий к тому, чтобы изменить внешность: перекрасила волосы, подкрасила брови, даже постригла свои длинные ресницы – первое, что бросалось в глаза каждому, кто видел ее в той, прежней жизни.

Мэйсон с трудом отвела взгляд от незнакомца и попыталась сконцентрироваться на интервью.

– Но, мадемуазель, – говорил между тем еще один репортер, – то, что происходит сейчас, беспрецедентно! Вы не можете отрицать, что интерес к творениям вашей сестры во многом подогревается ужасными обстоятельствами ее кончины. Такая жуткая смерть столь юной, столь красивой, столь талантливой художницы.